Эта статья не претендует на всеобъемлющее исследование отношения Толстого к евреям. Я хочу представить читателю только некоторые факты, которые заставят его задуматься у входа в галерею с глиняными истуканами, созданными русской интеллигенцией ХХ века и увековеченными в нашем сознании советской властью.
Мифы и кровавая действительность
Мифы необычайно живучи, и сколько бы их не опровергали, некоторые из них продолжают упорно засорять еврейское сознание. Сколько уже писали о том, что статья "Что такое еврей?" принадлежит перу другого человека, а миф не хочет умирать. И время от времени эта статья опять появляется под восторженным сообщением о том, как любил нас великий писатель. На самом деле: в 1908г. в варшавском еженедельнике на идиш "Театр велт" появилась статья за подписью Толстого "Что такое еврей?", которая позже перекочевала в другие издания. Однако в 1931г. в парижском "Рассвете" было указано, что статья эта принадлежала перу Г.Гутмана и была опубликована в "Еврейской библиотеке". (СПБ, 1871, т.1)
Сколько еврейских интеллигентов проливало слезы над повестью Л. Толстого о Хаджи-Мурате! А Хаджи-Мурат был правой рукой Шамиля, грабил и вырезал горских евреев. Толстому нужен был образ цельного человека, живущего своими национальными интересами в противовес гнилому русскому дворянину. Зная скрупулезность Толстого в сборе материала для своих книг, трудно поверить, что он не знал о существовании горских евреев Кавказа. Еврейские слезы и еврейская кровь остались за пределами его художественной задачи и просто не интересовали писателя.
Толстой ни разу, несмотря на многочисленные просьбы публициста Ф.М.Геца и писателя Шолом-Алейхема, ни разу не выступил от своего имени с осуждением погромов или хотя бы просто с выражением сочувствия пострадавшим и отказал Шолoм-Алейхему в письме для сборника, выпущенного в помощь жертвам кишиневского погрома. Почти двадцать евреев просили человека, считавшегося совестью России, публично осудить этот погром. Вместо этого Толстой пишет одному из просителей (27апр.1903г.), писателю Э.Линецкому, что "все пишущие так же, как и Вы, требуют от меня, чтобы я высказал свое мнение о кишиневском событии. Мне кажется, что в этих обращениях ко мне есть какое-то недоразумение. Предполагается, что мой голос имеет вес, и поэтому от меня требуют высказывания моего мнения о таком важном и cложном по своим причинам событии, как злодейство, совершенное в Кишиневе. Недоразумение состоит в том, что от меня требуется деятельность публициста, тoгда как я человек, весь занятый одним очень определенным вопросом, не имеющим ничего общего с современными событиями: именно вопросом религиозным и его приложением к жизни.
Что же касается моего отношения к евреям и к ужасному кишиневскому событию, то оно, казалось бы, дoлжно быть ясно всем тем, кто интересовался моим мировоззрением. Еще не зная всех ужасных подробностей, которые теперь стали известны потом, я по первому газетному сообщению понял весь ужас совершившегося и испытал тяжелое смешанное чувство жалости к невинным жертвам зверства толпы, недоумения перед озверением этих людей, будто бы христиан, чувство отвращения и омерзения к тем так называемым образованным людям, которые возбуждали толпу и сочувствовали ее делам и, главное, ужаса перед настоящим виновником всего, нашим правительством со своим одуряющим и фанатизирующим людей духовенством и со своей разбойничьей шайкой чиновников. Кишиневское злодейство есть только прямое последствие проповеди лжи и насилия, которая с таким напряжением и упорством ведется русским правительством".
Толстой утверждает, что не может заниматься деятельностью публициста и что он занят только религиозными вопросами. А между тем, он написал 164 законченных и 126 незавершенных статей, трактатов, книг, обращений и прочих вещей, посвященных самым актуальным жизненным проблемам. Среди них и "Не могу молчать!," и "Рабство нашего времени," и "Не убий". За несколько месяцев до смерти, Толстой прочитав глубоко взволновавшую его статью Короленко о смертной казни "Бытовое явление", рыдая, пишет ему письмо, ставшее позже общественным достоянием. Его душа болела и за убийц, и за насильников, и за членов секты хлыстов, но только не за евреев. Для него еврейский вопрос (в период страшного антиеврейского террора 1905-07г.г.) стоял, по его словам, "на 81-ом месте".
Советы Толстого жертвам погромов
Великий русский писатель приравнивал иудаизм к язычеству и поучал евреев как человеколюбивый христианин (в том же письме Линецкому): "Евреям, как и всем людям, для их блага нужно одно: как можно более в жизни следовать всемирному правилу — поступать с другими так, как хочешь, чтобы поступали с тобой, и бороться с правительством не насилием — это средство надо оставить правительству, — а доброю жизнью, исключающей не только всякое насилие над ближним, но и участие в насилии и пользование для своих выгод орудиями насилия, учрежденными правительством. Вот и все — очень старое и известное, что я имею сказать по случаю ужасного кишиневского события". Это его совет жертвам погромов и бесправной еврейской массе, замордованной царским правительством и истерзанной народами России! И о каком еврейском "участии в насилии и пользовании для своих выгод орудиями насилия, учрежденных правительством", может вообще идти речь?! Мало этого, он еще пытается поучать несчастных постулатом из их же учения, выдавая это за христианское правило, словно забыв, из каких источников питалась христианская религия и что она позаимствовала из иудаизма. И неспроста же Толстой говорит о следовании "всемирному" правилу — стало быть, не вели евреи "доброй жизни"? Стало быть, виноваты и за это наказаны, а теперь он дает им советы, как избежать наказания в будущем?
10 мая 1903г., прочтя письмо к Линецкому, Шолом-Алейхем пишет Толстому: "Что касается до Вашего письма к знакомому Еврею, то некоторые места (особенно заключение) для меня совершенно непонятны, и я не смею критиковать его". Очевидно, еще надеялся, что проснется совесть в великом писателе земли русской и выступит он с осуждением погромов. И только 24 сентября 1903г. Шолом-Алейхем, наконец, дает понять Толстому, что иудаизм предшествовал христианской религии, и что сам русский писатель, интересовавшийся когда-то еврейской религией, должен был бы знать: "Забыл в свое время заметить Вам, что основная мысль (Вашей) сказки "Ассархадон" выражена талмудическим ученым Гилелем — что неприятно тебе, не пожелай твоему ближнему. По мнению рабби Гилеля, это есть основание и цель всего Моисеева учения".
И после погрома в Кишиневе, с отчаяньем и, очевидно, без всякой надежды, Шолом-Алейхем пишет Толстому из Америки: "Но неужели не раздастся Ваш мощный голос теперь, когда позор и беда постигли нашу общую родину, и, больше всех они коснулись нас, несчастных евреев?!.. 6 миллионов евреев в России и около миллиона моих братьев в Америке ждут от Вас хотя бы слова утешения... Мы ждем его". Напрасно ждали, письмо от 30 октября 1905г. осталось без ответа. "Слово есть поступок", — писал когда-то Толстой. Молчание — тоже поступок.
Рассуждения Толстого о Талмуде
Ознакомившись с книгами еврейского педагога и публициста Ф.М.Геца (1853-1931) "Религиозный вопрос у русских евреев" (1881), "О характере и значении еврейской этики" (1882) и "Что такое еврейство"(1885), Толстой записал в своем дневнике: "Какое отвратительное имярекфильство. Я сочувствовал евреям, прочтя это — стали противны". Трудно поверить, что они были когда-либо ему приятны.
В одном из писем тому же Гецу (1890-94г.г.) он откровенно высказывает свое отношение к евреям: "Я жалею о стеснениях, которым подвергаются евреи, считаю их не только несправедливыми и жестокими, но и безумными, но предмет этот не занимает меня исключительно... Есть много предметов более волнующих меня, чем этот. И потому я бы не мог ничего написать об этом предмете такого, что бы тронуло людей. Думаю я о еврейском вопросе то... что нравственное учение евреев и практика их жизни стоит, без сравнения, выше нравственного учения и практики жизни нашего quasi-христианского общества". Спасибо и на том, что признал нас великий граф хотя бы раз "нравственными". Однако "рассуждения о миссии еврейства, обособляя еврейство, делают его отталкивающим, для меня, по крайней мере", — добавляет он.
В последние годы своей жизни Толстой решил выпустить серию небольших книжек с рассказами о различных религиях и обратился к Талмуду в русском переводе. Добровольные помощники-евреи подбирали для него книги и переводили многочисленные изречения. Разумеется, все их старания оказались напрасными. Человек, который никогда не был в состоянии понять еврейскую религию и оценить исключительный вклад евреев в цивилизацию, давших миру общечеловеческую мораль и заложивших основы социального прогресса, человек, который ставил христианскую религию выше еврейской, приписывая первой оригинальное и всеобъемлющее значение, не ведая или притворно забывая об основах, украденных христианской религией у еврейской, — что мог написать о Талмуде такой человек?
А вот что: "трудно найти у какого-нибудь другого народа такую нелепую книгу, которая считается священной, как Талмуд", "...в Талмуде узкое националистическое учение и ряд величайших истин. Разумеется, того много, а этих мало... но есть одно хорошее нравственное учение "Пиркей Абот". (из записей его друга и последователя, антисемита Д.Маковицкого, которого Толстой убеждал "стараться самому исправиться от этого недоброжелательного чувства".) Среди "толстовцев" было много евреев. Один из его учеников, учитель воскресной толстовской школы Т.И.Файнерман (псевдоним И.Тенеромо) даже перешел в православие под влиянием Толстого, который стал его крестным отцом. Позже он выпустил неcколько книжек и статей, описывающих восхитительное отношение Толстого к еврейскому народу: "Л.Н.Толстой и евреи", (СПБ, 1908, 1910), "Живые речи Толстого" (Одесса, 1908), "Л.Н.Толстой о юдофобстве" ("Одесские новости," 1907). Все это оказалось сплошной фантазией. Толстой и его семья отрицательно относились к этим выдумкам. "На многочисленные вопросы, которые задавали как филосемиты, так и антисемиты, не исказил ли Файнерман его слова, Толстой отвечал, что "не только исказил, а выдумал, его книга о евреях — это поразительные выдумки". (КЕЭ, т.8, стр. 991)
Шолом-Алейхем о Толстом
Некролог, написанный Шолом-Алейхемом, полон горечи: "Непосредственно Лев Толстой не сделал для евреев почти ничего или ровно ничего, если сопоставить то, что он сделал, с тем, что мог сделать. Если бы мы должны были ценить в Льве Толстом поборника еврейского равноправия, то мы бы спокойно могли бы сказать, что в его лице русское еврейство потеряло немного.
Чувствовалось, да и сам он говорил, что еврейский вопрос для него один из многих, нуждающихся в решении, но более чем второстепенных. Евреев это всегда волновало. Если вспомнить даже не тот величественный пафос, который охватывал Толстого, например, при мысли о страданиях русских сектантов или о практике телесных наказаний, даже не те огненные слова, которые он находил, чтобы бросать их в лицо насильникам всех сортов, если вспомнить лишь то тихое внимание, которое встречали в нем муки бессловесных животных, для жестокой забавы избиваемых человеком, и тут же припомнить, что этого внимания оказалось недостаточно, чтобы сказать в защиту своих еврейских сограждан свое прямое, решительное, могучее слово, то, естественно, становится больно. <...> Пред общим обликом великого человека, раскрывающегося на исходе его величавой жизни, отпадают частности, становятся более мелкими мелочи, и нет нужды напоминать о том, что Лев Толстой учился языку Библии, интересовался еврейской письменностью и излагал талмудические легенды, что он молчал о Дрейфусе или, вызываемый частными письмами, заявлял — что и без того было понятно, — что он тоже не одобряет преследования евреев. Все это — именно с еврейской точки зрения, — страшно бледно, когда думаешь о том громадном действии на умы, которое производил Лев Толстой и которое есть необходимый шаг в освобождении еврейства".("Новый Восход" 1910, 33)
И еще: "Я не мог себе представить, чтобы величайший человек нашего столетия мог видеть чудовищную несправедливость, ужаснейшую жестокость, совершившуюся в его стране с несколькими миллионами несчастнейших созданий, моих несчастных братьев, и не выступить со своим могучим словом, которое бы прозвучало на весь мир". (из письма Шолом-Алейхема редактору И.Перперу в конце 1910г.)
А вот свидетельство равнодушия Толстого к страданиям евреев, исходящее от его друга скульптора Ильи Гинзбурга: "Меня часто спрашивали и спрашивают, не знаю ли я из моих частных бесед с Л.Н.Толстым об отношении Л.Н. к евреям. Спрашивают, не говорил ли я с ним по этому предмету. Признаться, этот вопрос всегда меня смущал. Я много раз порывался говорить с Л.Н. о евреях. Но всякий раз меня что-то останавливало, что-то мешало мне говорить о том, что, конечно, меня глубоко интересовало. И я думаю, что мешала мне та обстановка в Ясной Поляне, в которой я находился. Эта обстановка исключительная. В Ясной вопрос о национальности совершенно исчезал, как-то совестно было его поднимать.<...> Во время погромов, рассказывая об ужасах и услышав негодование Л.Н., я как-то сказал, что "Лев Николаевич, то, что Вы говорите, было бы важно, чтобы все услышали." На это он мне ответил: "Я много получаю писем, просьб заступиться за евреев, но ведь всем известно мое отвращение к насилию и угнетению, и если я мало говорю о том, что делается против отдельной национальности, то только потому, что постоянно высказываюсь против всякого угнетения." Этот несколько уклончивый ответ доказал мне, что Л.Н. не особенно выделяет еврейский вопрос из всех занимающих его вопросов, и потому я перестал вызывать его на такой разговор". (И.Гинзбург "Толстой и евреи", "Новый Восход" 1910 34)
Взгляд Толстого на еврейскую религию
После публикации трактата "Религия и нравственность" Гец снова обратился к Толстому. "Необоснованное отождествление иудаизма с язычеством (на основании "общественного" отношения человека к миру в противовес пониманию смысла жизни "только в служении той Воле, которая произвела его" в христианской религии) оскорбило Геца, и он счел необходимым привести аргументы, опровергающие точку зрения Толстого. Не получив ответа, Гец изложил свою позицию в брошюре "Открытое письмо к графу Л.Н.Толстому" (Вильно, 1898), которую переслал в Ясную Поляну. Толстой ответил письмом "не для печати" (опубликовано в Риге, 1925), настаивая на своей трактовке". (КЕЭ, т.8, стр. 990)
"По мнению известного еврейского публициста и философа Ахад-ха-Ама, — писал Айзик Ремба, — Толстой был отъявленным антисемитом, так и не сумевшим до конца своей жизни избавиться о великодержавного славянофильства и русского шовинизма. В книге о Евангелии Толстой (lib.ru) не смог воздержаться от некоторых оскорбительных для еврейства исторических сравнений. Неизвестно еще, утверждал Ахад-ха-Ам, сделал ли это Толстой исходя из личных соображений, или по указке святейшего Синода, отлучившего через несколько лет великого русского писателя от лона православной церкви. Как известно, на закате своей жизни Лев Николаевич был предан анафеме с амвонов всех российских церквей. По мнению Ахад-ха-Ама, в своей книге об Евангелии Толстой старался подчеркнуть никчемность и местечковость "отсталой еврейской религии" и вознести на невиданную духовную чистоту "кристальную евангелическую религию". Вот что писал Ахад-Хаам в одном из писем рабби М.З.Ройзину: "А сейчас мне хотелось бы тебя спросить: как, читая книги Толстого, не проникнуться искренней симпатией и уважением к этому величайшему столпу русской мысли!? И все же я твердо знаю, что Толстой никогда не любил евреев и безгранично брезговал ими..!" ("Драмы жизни еврейских знаменитостей", 1973г. Израиль)
